Этот рассказ мне попался случайно в сети и я даже не помню уже, почему я решил его прочитать среди тонны другого самиздата, публикуемого на литературных сайтах. Может, мне кто-то его прислал.
В произведении показана атмосфера псевдофилософского бреда во время алкогольных возлияний. Весь рассказ по сути длинный монолог одного из собутыльников о жизни. Учитывая, что сам автор хорошо знаком с «зелёным змием», возможно, он написал этот рассказ, как поток своего сознания во время пьянки, когда стал разговаривать с воображаемым собеседником. Местами даже смешно, а местами жутковато. Словом, напоминает какой-то алкогольный психоз у человека начитавшегося разных философских книжек.
*****
— Ну что, голубчик, очухался? Экий ты нынче… расхристанный! С добрым утром, или как? Знал бы я, что ты такой слабак, ни за что бы не сел с тобой на пару бухать. Ты хоть не забыл, что послезавтра в Америку летишь? Аспирант, бля… Астрофизик хуев!
На-ко вот, Лёша, полечись, эта штука мигом тебе мозги вправит. Это особое утреннее пойло — яблочный перегон со зверобоем и коноплёй. Почти что кальвадос, только вкуснее. Вправляет мозги — лучше некуда! Я отвечаю… Чокаться не будем, и так чокнутые. Чего морщишься? До дна пей, до дна! Вот та-ак… Молодец! Теперь давай, быстро, занюхай чем-нибудь. Так… Умница… Сейчас воскреснешь для новой жизни. А то вон какой зеленый… Дуремар…
Ну ты, зятёк, вчера и ужрался… От души. Весь палисадник мне заблевал. Закинешь стопарь — и тут же перегнешься через подоконник, и давай рыгать. Ты бы хоть закусывал поплотнее, что ли… А ближе к вечеру вообще выстегнулся. Ты был похож на кошку Шрёдингера: нельзя было с уверенностью сказать, что ты где-то присутствуешь, но в то же время невозможно было утверждать, что ты здесь отсутствуешь. Ну да, вот именно… Логический парадокс. Contradictio definitае.
Ох, и заёбся же я вчера с тобой! Еле допёр тебя до шконки… А ты тяжёлый! Вроде, посмотришь, — оссподи, в чём душа держится, а когда тебя волок, всё думал: ну вот, пиздец, сейчас пупок развяжется. Эх, думаю, парень, пожалел бы тестя-то! А тебе всё п?хую… Всё чего-то мычишь, то по-русски, то по-английски… Очёчки свои по дороге крякнул, собственным ботинком. Хоть немного-то видишь без очков? Ну, хорошо. Смотри, здесь тебе не Москва, тут в сельпо вторые глаза не купишь, усёк?
Ну-у, чудило! Венец творения, твою мать!.. Матрас вот обоссал, — почти что новый, ему ещё и тридцати нету, можно сказать, твой ровесник… Молодой такой же… Да ладно, ладно, не извиняйся! Всё это хуйня, не бери в голову. Подумаешь, писать приспичило, а вот оторвать кости с кровати — в лом… Ну, ничего, с кем не бывает… Да ладно тебе, не вздыхай! Что естественно, то не безобразно. Naturalia non sunt turpia… типа. Просто не твоё это дело, бухать по-нашенски. Ну, это ничего. Каждому своё. Каждый человек похож на ножик: с одной стороны он, может, острый-преострый, а с другого краю — тупой-тупой, дурак дураком. Исключений тут нет, все люди такие; что-то умеют, что-то нет. Чем больше можешь в одном, тем позорнее лажаешься в чём-то другом… А? Ну да, вот именно, такова жизнь, и все мы далеки от совершенства. Даже такие орлы, как ты…
Ну, как? Полегчало? Ну и заебись. Теперь посиди тихонько вот так, тщательно сосредоточившись на чём-нибудь… глубоко возвышенном (как тебе такой оксюморон?), а затем оч-чень внимательно прислушайся к своему пострадавшему организму… А я тебе пока чайку налью, с медком и с лимончиком.
От, бля, русский самородок! Спец по «чёрным дырам»! Посмотрели бы на тебя вчерашнего твои коллеги из Стэнфорда — а особенно грантодатели! — узнали бы о тебе немало любопытного. Хорошо хоть, что Машки с нами не было. А то бы у нее точно припадок сделался. Она ведь у нас девушка чувствительная. Эх, сказала бы, папенька, родненький ты мой, на кого я тебя променяла!
Ну, чего заморгал? Ладно, Лёха, расслабься, больше не буду. Вообще-то ты парень путёвый, и никаких особых претензий у меня к тебе нету. Просто это во мне отцовская ревность всё ещё бродит. Скоро пройдёт… Ты ещё молодой, тебе этого, наверное, покамест не понять. А вот когда сам будешь дочку замуж выдавать, тогда на тебя такая же хуйня накатит, уж ты мне поверь… Я по крови хоть и не родной ей отец, но, видимо, с моими родительскими инстинктами случилась такая глубокая на ней фиксация, что… что глубже не бывает… в общем… Ты, Алёша, береги её, ладно? Сам понимаешь — девушка! В голове-то у них чёрт-те что… нам, пацанам, непонятное… Волос длинён, а ум-то короток! Тут мало быть специалистом по «чёрным дырам». Ха-ха… Как раз в этом-то вопросе каждый из нас, пусть и не астрофизик, но специалист.
Кстати, когда я впервые узнал о твоей специализации, то сначала и не въехал, о чём речь. Что, думаю, за ерунда? Какие дыры? Кто такой? То ли гинеколог, то ли проктолог, то ли, прости господи, экономист… Потом уж Машка меня просветила, что к чему. И о том, что три университета меж собой бодались, чтобы тебя заполучить, не преминула ввернуть. А потом я и сам кой-какие справки навёл. Итак, стало быть, Ван дер Меер и Линде называют тебя вероятным наследником звёздного престола? Ну, чего морщишься? Ладно, тогда скажем так: одним из… А это значит, что ты, наверное, и впрямь кое в чём догоняешь. Тут, конечно, не мне судить, но я склонен положиться на их авторитет, поскольку сам-то я не в теме и вообще в этих делах натуральный лох, как тебе должно быть хорошо известно. Ну, так вот, я всё хотел тебя спросить: неужели тебе действительно никогда не бывает страшно всем этим заниматься, а? Действительно не страшно? Надеюсь, ты уже достаточно вменяем, чтобы понять мой вопрос. Или ещё вмажем по чуть-чуть? Не хочешь? Ну, как знаешь…
О каком страхе я говорю? Я имею ввиду все эти космические бездны, пропасти, провалы, катаклизмы, катастрофы и всё такое прочее. Должен тебе признаться в том, что мне всегда внушали глубокий ужас и приводили в душевный трепет и содрогание три человеческих занятия. Да, только три профессии, ни одной больше — ни одной меньше. Акушерство, паталогоанатомия и астрономия. Потому как все эти три занятия имеют дело с ужасом в чистом виде: ужас рождения, ужас смерти и ужас бесконечности… Обрати внимание на то, что в глубоком прошлом эти ремесла были целиком зарезервированы за жреческим сословием: родовспоможение, погребальные обряды и звездочётство. Оно и понятно. Ведь для того, чтобы потрошить трупы, размышлять о физической природе «чёрных дыр» и вытаскивать из дыры поменьше обосравшихся от боли и страха младенцев, и притом практиковать всё это достаточно долго, нужно иметь не только особые знания и навыки, но и особые душевные качества. Тут необходимо немалое хладнокровие, известная толстокожесть и… и некоторая эмоциональная тупость…
Извини, я совсем не хотел тебя подъебнуть. Как-то само собой получилось. Не бери в голову. Просто я имел ввиду, что если человеку не страшно всем этим заниматься, значит, он не совсем того… С другой стороны, если б ты был вполне здоров и вменяем, и не имел вышеназванных психических отклонений, то страх и трепет просто не позволили бы тебе принимать участие в столь чудовищных делах.
Бывает, что ясной ночью и я украдкой погляжу на звёздное небо, но где-то уже на третьей минуте созерцания я неизменно чувствую себя такой ничтожной мандавошкой, такой тлёй… Меня начинает поташнивать, и голова кружится, будто с перепою, и тогда я спешу укрыться от вселенского ужаса под кров своего дома, своего убогого тесного мирка, где я — не эфемерная мандавошка, но царь и бог… Ты понял? Вот что значит нормальная реакция человеческой особи на звёздное небо. Остальное — патология. Ты знаешь это? А?.. Ну да, вот именно! Как раз это я и пытаюсь тебе втолковать: если у тебя иная реакция, в чём ты только что признался, то значит, ты ёбнутый. Я нормальный, а ты — ёбнутый.
Что? Почему акушерство тоже? Сейчас растолкую, на пальцах… Помню, в детстве мне издалека показали одну старую ведьму. Мне объяснили, что это та самая акушерка, которая и меня самого вытаскивала на свет божий. Это была не по годам сильная и свирепая старуха. Иногда её приглашали помочь заколоть свинью и выпотрошить тушу. Она никогда не отказывалась, и делала это не хуже любого мясника. — Ну разве это женщина?.. Ходили слухи, что после войны она промышляла подпольными абортами. На её совести десятки, если не сотни невинных младенческих душ. Впрочем, на самом деле я не знаю, в чём больше греха: затаскивать в юдоль скорби живых человеческих детёнышей или уже мертвых и потому неуязвимых. Лично я предпочёл бы, чтобы она встретилась с моей матерью восемью месяцами раньше…
Прозекторы тоже, тот ещё народец! Известно, что среди них полно некрофилов. На днях я где-то читал о том, как изловили одного такого махрового труположника. Застукали его в морге, глубокой ночью, как раз во время плотских утех. Ложе любви было мраморным, с канавками для кровостока. На следствии он признался, что испытывал особую страсть к молоденьким, причем обоего пола. Впрочем, не брезговал и старичками. Но вот что характерно: он предпочитал иметь дело с теми, кто уже того… с душком-с. Очевидно, всякие пикантные запахи действовали на него возбуждающе, как специальные духи с афродизиаками, которые продаются в секс-шопах….
Вот, кстати, почему я убеждённый противник обязательной аутопсии: а вдруг попадёшь к такому же любвеобильному таксидермисту на рабочий стол, а он возьмёт, да и отпидарасит тебя, — голого, синего и беззащитного… и призывно благоухающего тленом и разложением… А потом, — и это уже согласно инструкции, — вобъёт в глотку и в задницу тампоны с формалином. И всё шито-крыто… Бр-р!..
Между прочим, Иосиф Бродский на заре туманной юности тоже подвизался в прозекторской. Как тебе это? Поэт-паталогоанатом. Звучит, а? Ты можешь представить себе Орфея или Петрарку, кромсающего трупы? Ну, такой вот юноша бледный со взором горящим… В одной руке окровавленный скальпель, в другой — ножовка по кости… Не представляешь? Вот то-то же, и у меня не получается. Для того, чтобы смочь этакое вообразить, надо бухать без передышки недели три, никак не меньше…
А если взять вашего брата, астрофизика, так тут вообще… комедиа дель арте. Если бы я жил во времена Птолемея, у меня было бы куда больше оснований для доверия и уважения к звездочётам и всяким другим высокомерным жрецам вроде тебя. Потому что в те времена картина мироздания была куда более стабильной. И даже, пожалуй, более убедительной. Вот плоская Земля, покоящаяся на Ките. Кит плавает в Океане. Над Землёй — хрустальный свод Небес. К нему прикреплены звёзды. Между Небом и Землёй кружатся семь планет и два светила, — одно дневное, другое ночное. Красота! А сколько здесь поэзии, я тебе скажу! Никаких тайн, сплошная поэзия и сказка. А нынче что? А нынче представления о вселенной радикально обновляются каждые пять-десять лет. Если это не калейдоскоп, то что это? Не успеешь уверовать в одни современные бредни, как тут же появляются следующие.
Причем, заметь, — прежде небывалая вещь! — автором очередной картины мироздания и яростным ниспровергателем предыдущей зачастую становится одно и то же лицо! Взять того же Стивена Хокинга. Вот уж кто в этих фокусах поднаторел! Если бы он не был калекой, из него вполне мог бы получиться талантливый факир… Ага, Дэвид Копперфильд. Почему бы и нет? Вытаскивая кроликов из чёрного цилиндра, он имел бы не меньший успех у публики, чем сейчас, когда он вытаскивает виртуальное излучение из «чёрных дыр», из которых по определению ничего не может излучаться. Да и зарабатывал бы не в пример больше…
Бедная Машка! Я выдаю тебя замуж за афериста и фармазонщика! Он будет морочить голову лохам вроде меня, и у него едва ли когда-нибудь найдётся достаточно мужества признать, что он нихуяшеньки не просекает в том, что касается происхождения этого мира, да и самой природы реальности… Эх, Лёша! Уж лучше б ты был карманником или карточным шулером!..
Что — «Большой Взрыв»? Ну и хули? Когда задаёшь таким проходимцам, как ты, очень простые вопросы типа: что взорвалось шестнадцать миллиардов лет назад, если материи ещё не было? как взорвалось, если не было энергии? почему взорвалось, если не было причинно-следственных отношений? и наконец, где взорвалось, если пространства тоже не было? — шарлатаны вроде тебя начинают хлопать глазами, крякать, мычать и корчиться, как вошь на гребешке, в великом смущении бормоча что-то насчёт предшествующей рождению мира и непознаваемой «сингулярности». Смысл этого слова никому неведом, даже астрофизикам, тем более астрофизикам.
Однако я навёл справки. И вот что мне удалось выяснить. Оказывается, жаргонизм «singulare», происходящий от нормативного существительного «Singularis» — «Единое», на вульгарной латыни, in vulgata, означает «промысел Единого». Каково?! Попы, которых вы по справедливости так презираете, выходит, опередили вас, учёных мудаков, в том, что касается фабрикации паллиативных бредней, как минимум на двадцать веков! О, бедные грантодатели! О, несчастные школьники и студенты! О, мои опущенные, выебанные мозги!
Хоть бы вы, аферюги проклятые, как-то сговорились между собой, что ли, относительно дачи ложных показаний перед публикой. Но нет, у вас даже на это толку не хватило! Вот, Фридман считал, что Большой Взрыв был один, и что у вселенной было начало. А Андрей Линде нынче утверждает, что у вселенной нет во времени ни начала, ни конца, и что «большие взрывы» являются постоянным процессом, с помощью которых непрерывно образуются всё новые и новые вселенные. Ну, а этот… как его?… Эверетт, напротив, полагал, что Большой Взрыв как вселенское начало всё-таки был, и один-единственный, но что с тех пор миры, равновеликие и симметричные нашему, непрерывно отпочковываются друг от друга, — со скоростью триста тысяч вселенных в секунду!
Ну почему я должен верить в весь этот вздор? Мне ездят по ушам и предлагают сделать выбор в пользу какой-либо из этих химер, и при этом — вот уж верх цинизма! — от меня даже и не скрывают, что причудливая интеллектуальная горгулья, которая почему-либо покажется мне менее отвратной и более убедительной, чем остальные, всё равно с позором сойдет со сцены спустя несколько лет! И потом, как я должен относиться к тому, что мой собственный зять является подельником всех этих бесстыжих университетских лохотронщиков, что он заодно с ними принимает участие в грандиозном мировоззренческом кидалове и нагло морочит голову доверчивым господам, распределяющим научные гранты! Потомки уссутся со смеху, если через сто лет вздумают прочесть ваши жалкие высирки, — диссертации, монографии и Нобелевские лекции. Ведь так? Я думаю, ты не настолько туп, чтобы не понимать этого…
Лёха, ты меня, дурака, извини, но столь искренний в своем учёном высокомерии проходимец, как ты, может быть — одно их двух! — или отъявленным жуликом, или явным сумасшедшим. Если тебе в течение жизни всё-таки удастся избежать тюряги, на что я очень надеюсь, то ты, в таком случае, уже сейчас смог бы стать украшением любого сумасшедшего дома. Если же ты всё-таки вменяем, то объясни мне, тёмному лапотнику, какая такая ебическая сила не позволяет тебе вменить по отношению к себе самому ответственность за наши несчастные пробитые мозги, выебанные тобой и тебе подобными? Тебе, вообще, известно значение слова совесть? А слова стыд и срам тебе знакомы? Извини, не расслышал… Что?.. «А-а» в смысле «да» или в смысле «отъебись, нахуй»?..
Что — Хокинг? Ну и чё? Хокинг — это не человек, а брэнд. «Мистер Вселенная», ёбст… Кресло на колёсиках плюс голова, подключённая к компьютеру и синтезатору речи. Ты в курсе — он нынче требует, чтобы ему отрезали голову, как профессору Доуэлю, и пришили её к молодому здоровому туловищу любой расы и любого пола.
Конечно, как паралитику ему можно только посочувствовать. Чисто по-человечески я ему глубоко сострадаю. Не дай бог никому столько лет так мучиться… Ведь он даже задницу сам себе подтереть не может! Возможно ли вообразить себе большее унижение? Уж лучше сразу сдохнуть, да и нахуй… Впрочем, для такого, как он, просто физически невозможно даже такое элементарное действие, как суицид.
Но ведь, с другой стороны, его инвалидность — это часть брэнда и рука судьбы, равно как и его европейское происхождение. Представь себе, что он родился бы не в Англии, в хорошей семье, а где-нибудь в Сомали или в Афганистане, среди этих ёбаных фанатиков и талибов, и прочёл бы по складам всего две доступные там книги — Коран и сборник хадисов. Ну, и что тогда? Что тогда его светлая голова, без механической-то тележки? Без синтезатора речи? Кем бы он стал и что бы он смог? Положим, нажать на гашетку «Стингера» единственным действующим пальцем, то есть мизинцем левой руки, он бы ещё сумел. Но вот, как положено, прокричать при этом: «Алла-акбар!» — увы, увы… Немота, сам понимаешь…
А? Чего?.. Ещё по маленькой? Ну, давай, батенька, давай… Кто бы возражал, если по чуть-чуть… Ну, вздрогнем… Ага, будем! Что? Да, да… Лишь бы во благо, типа… Ты, это… смотри только, Лёша… того-самого… не нажрись по новой. Тебе послезавтра лететь через Атлантику, — не забыл? Честно говоря, я за тебя чего-то беспокоюсь. Хоть ты и тот ещё прохвост…
Уф-ф! Продавил? Мо-ло-дец! Теперь огурчиком, огурчиком её заткни, заразу такую! От та-ак!.. Теперь порядок… Пить надо по уму, грамотно, а не так, как ты вчера: замахнул — сблевал, опрокинул — срыгнул, вмазал — осквернил палисадник блевантином… Аутентичная русская пьянка обладает многовековой глубокой культурой и особыми ритуалами, не менее сложными, чем обрядность чайной церемонии, и она требует от неофита длительной практики и недюжинной выносливости. Смею предположить, что я достиг в этом древнем благородном искусстве определённых вершин, до которых тебе, Алёша, ещё ой как далеко-о…
А всё-таки мы с тобой мудро поступили, что баб с хвоста скинули. С ними, с овцами, за одним столом не посидишь вот так, душевно, как мы с тобой сейчас. Они бы нам тут, стопудово, всё удовольствие от духовного общения обломали бы. При бабах, сам знаешь, ни вздохнуть — ни пёрнуть. Ни бухнуть от души, ни побазарить нихуя не дали бы, можешь мне поверить… Да-а, без баб хорошо-о! Вот только, правда, вчерашний наш срач прибрать здесь некому… Ну, да и хуй с ним! Посидим и в говне, эка невидаль! Нам ли привыкать! И потом, знаешь, как-то мне всю жизнь совестно было при Машке-то особо распоясываться. Я ведь всегда был для неё чем-то вроде домашнего божка. Genius locii, ёбст! Анимус, архетип мужественности и мудрости, главная карта в колоде Таро. Ну, в общем, ты меня понимаешь…
А особенные мраки начались лет… лет этак с тринадцати, когда она стала девушкой. Вот ведь страшное было время! Эль Ниньо, Везувий и Ниагара в одном флаконе. Гормональный ураган, одним словом. Как вспомнишь — так вздрогнешь. Вообще, наблюдать за тем, как на твоих глазах растёт и созревает девочка, — это занятие не для слабонервных, я тебе скажу! Но и поучительное, вместе с тем. М-да-а…
Не сочти за пьяные бредни то, что я тебе сейчас прошепчу по секрету и entre nous: длительное наблюдение за взрослением такого непостижимого существа, как будущая женщина, иногда дает нам не менее важные сведения о природе вещей, чем квантовая механика или эволюционная теория. Да-а, вот уж где филогенез воистину повторяет онтогенез! Представь себе нежную орхидею, на твоих глазах превращающуюся в голодного птерозавра, который, в свою очередь, трансформируется в трепетную лань…
Нет-нет, правую бровь приподнимать ненужно, — это уж слишком явный артикуляционный рудимент, унаследованный от приматов. Я и так вижу, что брови у тебя весьма выразительные. Итак, пожалуйста: медленно опусти правую бровь на место… Вот так. Очень хорошо. Большое спасибо… Я всё-таки очень надеюсь, что твое учёное высокомерие ещё не настолько закоснело, чтобы в нем уж вовсе не обнаружилась некая брешь, необходимая для параллельного восприятия, не подавленного искусственно вызванной гипертрофией левого полушария. А впрочем, хуй тебя знает! Может быть, нейронные связи в твоём неокортексе уже от рождения структурированы таким блядским образом, что твои ебучие учёные мозги безнадёжно слепы и глухи для всего того, что не подлежит отчётливой нарративной артикуляции…
Ну вот, теперь заморгал. Типа, обиделся, да? Ха-ха!.. Ну пожалуйста, убей в себе обезьяну!.. Нет, это не я сказал, а Поль Валери. Когда и где? А нахуя тебе это знать? Ты что, следователь? Ну что ж, изволь: «Les cayers»… если это тебя как-то ебёт…
Итак, о чём бишь я? Ах да, про Машенькины трансформации вспоминал… Так вот, девочка в тринадцать лет — это далеко не то же самое, что её же самоё в двенадцать. Да-а… Тогда у нас пошли такие кровь, пот и слёзы, такие, блядь, сумерки богов!.. Ну, а годам к шестнадцати наступил адский апофеоз.
Помню, как-то раз, когда её мать и твоя будущая тёща была в командировке, Машка не преминула этим воспользоваться: пришла домой поздно и под балдой. Смотрю — глазки то ли косые, то ли круглые… то ли выпила, значит, то ли травки пыхнула, — я, признаться, так и не понял. Но тем не менее, наорал от души. Она психанула и, расплакавшись, ушла к себе. Я же, с чувством выполненного отцовского долга, вскоре отправился на боковую…
Просыпаюсь от того, что кто-то сидит на моей постели и поскуливает. Смотрю — а это Машка, в ночной рубашке. Сидит и плачет. Ты чего, говорю, дура этакая! Ну-ка, марш спать! А она как ударится в рёв, будто её режут. Ревёт и икает; икает и ревёт… Я растерялся немного; что делать — не знаю… И тут она бросается мне на шею и стонет: возьми меня, или я сейчас умру! Я тебя люблю! Ты лучше всех! Не хочу быть твоей падчерицей, хочу быть просто твоей… Ты маму не бойся, она никогда ничего не узнает!.. Ну, и всё прижимается ко мне, и больно бьёт меня в грудь кулачком, и… и всё такое прочее…
А я ведь не каменный, сам понимаешь… И вот я стою на полу, и всё прислушиваюсь к себе… в смысле, кто во мне сейчас победит, макака или человек? А моя безумная любовь к Машеньке… — не маячил ли за ней, на заднем плане, некий сексуальный подтекст? — Всегда?!.. И если этот подтекст изъять — изымется и любовь?.. А потом я понял, и очень отчётливо, что если случится то, чего она хочет, то я буду уже как бы и не я. Что я навсегда утрачу некую очень важную часть своей идентичности… Что сейчас может совершиться нечто вроде полуубийства… или полусамоубийства… Или полурождения… Нет, полувоскрешения, но в другом качестве. И что уже ничего нельзя будет исправить или как-то изменить…
Даже не знаю, как это точнее можно было бы выразить… Весь мой низменный страх, и мой подлый трепет, и мой гнусный эгоизм… Ужас! Ужас! Я ведь в эту минуту трясся только за себя, и нисколько — за неё… Хотя, вру, всё было не совсем так. Точнее сказать, совсем не так. Всё было гораздо… э-э… гораздо драматичнее…
Ну, чего ты напрягся? Ха-ха! Какой ты смешной! Ладно, расслабься! Я её, конечно, и пальцем не тронул… Но и себя трогать не позволил… В общем, всё кончилось тем, что я её прогнал. Причем крайне грубо, к сожалению… Ну, а в дальнейшее, насколько мне известно, ты уже посвящён… Да, я нашёл её в ванной. Она лежала в тёплой красной воде, голая, с зарёванными глазами и с варварски вскрытыми венами на левой руке. В правой был зажат тупой кухонный нож…
Ещё по одной? Ага, по половинке… Стоп! Мне хватит… Ну, будем!.. Да, вкусные огурцы; твоя тёща солила, в этом ей нет равных… В общем, я, как смог, перевязал эту страшную, искромсанную руку, потом вызвал «скорую», и её увезли… Боже, что я тогда пережил! Чуть не ёбнулся, честное слово! Ведь она действительно едва не погибла! И как же я в ту жуткую ночь проклинал себя за то, что не пошёл ей навстречу и не трахнул её…
Лёша, ты чего?!.. Ну вот, запендюрил в меня стопарём! Ты что, совсем охуел? Вот так зятёк! Родственничек, бля… Сударь, извольте объясниться! Этот недвусмысленный жест имел под собой какие-то основания? Какое-то смысловое наполнение? Или же он был вполне спонтанным? И какова должна быть моя ответная реакция? Вызов на дуэль? Или так, по-простому, — табуреткой по балде?.. Ладно, ладно… Кончай дурковать! И положи руки на стол, чтоб я видел. Вот так…
Вот ведь неблагодарный сукин сын! Да знаешь ли ты, что в тот самый день я навсегда умер для неё, — как отчим, как мужчина и как друг… Она ведь всё помнит, и она ничего мне не простила! С тех пор она презирает меня за то, что я так грубо и по-хамски трусливо оттолкнул её от себя. Думаешь, мне не больно видеть, с каким отвращением она теперь морщится, когда я всё-таки решаюсь обнять её, или поцеловать в щёчку, в лобик, в макушку…
Я как последний идиот пожертвовал её любовью к себе ради того, чтобы тебе, неблагодарному козлу, досталась девушка без прошлого! Подумай сам, придурок, как она смогла бы полюбить тебя (а она тебя любит, я знаю!), если бы три года тому назад я не внушил ей неприязнь и отвращение к себе? И вместо признательности к моей страшной жертве, разбившей мне сердце, ты сейчас сверлишь меня близорукими зенками и желаешь мне всякого зла… Эх ты, тупой, ничтожный чушок!
Я почему-то думал, что ты всё-таки умнее… спец по «чёрным дырам»… Что-о?! Да пошёл ты нахуй, сопляк!.. А я-то, тоже, старый дурак! Пробило мудака на откровенность, захотелось поговорить по душам. И с кем? С тупым, ревнивым хорьком, обоссавшим мой матрас и заблевавшим мой палисадник!
Ну, чего, придурок, набычился? Чего заёрзал? А? Чего на меня вытаращился, как на врага народа? Неблагодарный гадёныш! Я, как Цербер, столько лет хранил её для тебя… (И ведь сохранил, да? Да или нет?) Всяких позорных хмырей, что за ней увивались, отваживал. Терпеливо объяснял ей на пальцах, что-почём, и почему этот — козёл, а этот — чмо… Да если б не я, — увёл бы её, дурочку, какой-нибудь мутный ублюдок… и задолго, задолго до тебя! Понял? И только когда с тобой её увидел, впервые сказал… нет, точнее, с трудом выдавил из себя, процедил сквозь зубы: «Алёша — правильный мальчик. Дружи с ним, я не против.» Да, я сказал ей это — и жестоко напился в тот день… Эх ты, Лёха! Какая же ты, в сущности, неблагодарная свинья!..
Чего? Хочешь догнаться? Ну, валяй… налей себе сам. И мне плесни чуток, за компанию… Стоп! Мне хватит, спасибо… Да ладно тебе, не извиняйся! Нет-нет, я на тебя не обиделся… Я на тебя нихуя не обиделся, потому что ты ещё молодой, а значит, глупый. Наверное, в твои годы я был таким же дурнем. Или даже ещё дурнее. Точно не помню…
Вот если б ты был примерно моего возраста, то есть лет на десять-пятнадцать постарше, ты бы не стал на меня залупаться… Что?.. Да, да, здесь ты прав, разница в возрасте действительно усложняет общение, а в отдельных случаях делает коммуникацию почти невозможной. Увы, это так! В молодости мы залупаемся на других потому, что, как нам кажется, понимаем других. Понимаем, и поэтому возмущаемся. А потом приходит осознание того, что мы не знаем и не понимаем даже самих себя, не говоря уж о других. И вот, с годами вполне осознав всю глубину нашего непонимания других, а особенно самонепонимания, мы начинаем бояться самих себя гораздо, гораздо сильнее, чем других, — и поэтому перестаём залупаться на этих других. Так-то вот…
Ну, а потом страх перед самим собой становится совершенно невыносимым, и мы бросаемся лихорадочно и пристрастно исследовать тёмные тупики, лакуны и провалы собственной души, — и начинаем делать первые страшные открытия… Что — «скелет в шкафу»? А, ну да, вот именно… Конечно, это всегда очень болезненное открытие — однажды узнать, что наши шкафы полны скелетов, о которых мы даже и не подозревали… Увы! Мои родимые скелеты оказались страховидными и гнусными, как смертный грех. Честное слово, в твои годы я думал о себе самом намного лучше… И вот, каков же был мой ужас и моё разочарование! А?.. Нет, не думаю… Твоих скелетов, я полагаю, пока ещё никто толком не видел, даже ты сам. И это не потому, что ты слеп, а потому, что ты, скорее всего, слишком молод для проведения успешных раскопок в наиболее тёмных и гиблых местах своей души…
Нет-нет, я не пытаюсь себя оговорить. Зачем мне это? Просто я стараюсь быть честным. Разве это плохо? А? Что ты говоришь?.. О да, это весьма распространённое заблуждение! Действительно, так оно и есть. Почему-то люди считают меня добродушным и безвредным дядькой. Но ведь это неправда! Впрочем, когда-то и я думал о себе приблизительно так же, как другие — сейчас. Но вот ведь какая штука: чем дольше я живу на этом свете, тем больше всякой скверны я в себе обнаруживаю. Иногда мне кажется, что она неисчерпаема, эта скверна моей души; что эта скверна — и есть моя самость, на девять десятых… И тогда я желаю этой гнусной монаде (которую я называю «я», а ты называешь «ты») полной и тотальной аннигиляции.
Расскажу тебе один случай, чтобы ты понял, о чём речь. Как-то раз твоя тёща завела себе любовника. Это был курортный роман с последующим саморазоблачительным эпистолярием. Когда я, случайно обнаружив амурные письма, узнал всю правду, то, понятное дело, устроил ей знатную разборку, — хоть это и пóшло, и банально до невозможности. Она психанула и, схватив Машку подмышку, скоропостижно улетела к своему курортному ёбарю. И вот, когда — как я знал! — самолёт был уже в небе (или ещё в небе?) в моей башке вдруг сверкнула и тотчас погасла такая вот спонтанная, но совершенно искренняя мысль: нехуёво было бы, если бы этот ёбаный самолёт сейчас вошёл в штопор и пизданулся…
Всё это длилось какие-то доли секунды, не больше. Я, конечно, тут же опомнился и, придя в себя, почувствовал, как остатки волос на черепе встают дыбом. Ну, подумай сам, разве это не чудовищно! Неважно, что доли секунды, пусть так, но ведь я на мгновение внутренне был готов приговорить к смерти полторы сотни человек, ни в чём не повинных, и даже Машку, — ангелического ребенка, который был мне дороже всего на свете!.. Да-а, вот так…
Потом я подошёл к зеркалу и довольно долго в ужасе глядел на своё отражение, ужаснувшееся тому же, чему ужаснулся и сам оригинал. Я стоял перед зеркалом и думал: если я не монстр, то кто я? Кто я, вообще? Если я действительно оказался способен на интенцию такого рода, то не значит ли это, что в действительности я себя не знаю и никогда не знал? Возможно ли, что моё истинное «я» — нечто глубоко отличное от того привычного «я», которое, как мне казалось, я уже достаточно хорошо изучил, вдоль и поперёк?
В общем, я был растерян и напуган до смерти. Я понял, что нихуяшеньки не знаю, кто я такой на самом деле. На что я способен? Какие бесы гнездятся в потёмках моей души? И кто они для неё? Паразиты или симбиоты? И не составляют ли они с ней одно целое?.. У меня было такое состояние, словно мне заткнули уши, заклеили глаза скотчем, связали по рукам и ногам, — и раскрутили на чёртовом колесе…
Способен ли ты понять, что такое головокружение, усугублённое непониманием? Непонимание, усугублённое головокружением? С тех пор этот страх и эта растерянность — всегда со мной… Навсегда со мной… Хотя никто этого не замечает… А? Да нет же! Я не нуждаюсь в столь неуклюжем самооправдании. Неважно, что это длилось всего мгновение. Даже меньше, чем мгновение. Главное — не сколько, по времени, но — что, по факту. Для меня имеет значение, что это — было, это — длилось, это — желалось!..
В общем, в тот день одним праведником на Земле стало меньше (а ведь я считал себя скорее праведником, чем наоборот), и одним подонком больше. Да… Именно с тех пор я начал подозревать, что все так называемые праведники — суть умные, хорошо законспирированные подонки. Или наоборот — тупые, недостаточно саморазоблачённые подонки… Ха-ха! Я вижу, что экстраполяции такого рода представляются тебе не вполне корректными. Что ж, Лёшенька, валяй, попробуй доказать мне, подонку, обратное… Давай, дружок, колись! Нет, правда, было бы любопытно ознакомиться. Что у тебя, шибздик, получится? Смешно или не очень?..
Ну, чего заморгал? Опять обиделся? Вот пиздюк! Если б я был чуть-чуть тупее, чем я есть, то я бы сейчас плюнул тебе в стакан и ушёл спать. Однако я отдаю себе отчёт в том, что твоё теперешнее долбоёбство — это свойство не врождённое, но темпоральное, связанное с возрастом, и потому оно в своё время прейдёт… Нет, не надо меня поправлять! Не «пройдёт», а «прейдёт»! Я владею русским языком получше некоторых, из числа здесь присутствующих. (Не будем сейчас указывать на них пальцем.)
Честно говоря, мне очень подозрительны люди, верящие в существование синонимов и не чувствующие принципиальной разницы между словами «багряный» и «багровый», «охуенный» и «невъебенный». Синонимов не существует! Тому, кто утверждает обратное, в целях самоидентификации предлагается сделать спонтанный выбор между существительными «распиздяй» и «разъебай», — не пытаясь найти между обоими этими русскими словами глубоких семантических различий… Ну да, выбор не очень широкий. Но что ж поделаешь! Esse homo, das stumpfe Vieh und… and stupid cattle est… Чего-о? Да ты заебал!
Ты что, губошлёп, думаешь, то, что ты сейчас выпукнул, представляет собой какую-то содержательную ценность? Вот урод! Нет, ей-богу, трудно пить с недорослями… и трудно откровенничать с дебилами. В конце концов, всему есть предел. Даже моему долготерпению…
Чего-чего? Хочешь догнаться? Ну, давай, налей себе сам… и мне один буль-буль… сделай милость… Ага, хватит… Ну, будем!.. Да, я рад, что ты понял, что спорол хуйню, и притом жуткую. Тупая скотина, которая знает, что она скотина, — уже не скотина. Осознание своего экзистенциального скотства приводит к благодатному и спасительному разотождествлению с благоприобретённым скотством социального происхождения. В этом — мудрость. Это — сатори. Этому учит японский дзен. А также китайский чань. А также тибетский дзогчен…
Человек становится по-настоящему взрослым лишь тогда, когда он осознаёт, какая он, в сущности, тупая, злобная и мерзкая тварь. Человек, ещё не отдающий себе в этом отчёт, сколько бы лет ему ни было, — ещё не вполне взрослый человек… Что?.. Да, здесь ты прав: большинство людей так никогда и не становится взрослыми. Хотя главная фишка как раз в том, чтобы успеть стать взрослым ещё на этом свете и, по возможности, как можно раньше…
Это удивительно, но история знает людей, ставших взрослыми до тридцати лет! Вот, Шанкара умер в тридцать два года. Но задолго, задолго до смерти он успел стать ачарьей, то есть духовным паханом всей Ост-Индии… Потрясающе! И дело тут вовсе не в титуле; ведь так оно, блядь, и было на самом деле! Ты почитай Шанкару-то, почитай! Ведь это же хуй знает какая высота и глубина! Сто процентов Понимания — при ноле процентов ориенталистской бодяги и лабуды…
А впрочем, не бери в голову. Ведь, как сказал Паскаль, ни в одной из книг нет ничего такого, чего уже не было бы в нас самих. И кроме того, теперь вообще всем насрать на великих мутантов таких масштабов, как Шанкарачарья. Толпа их больше не замечает и в упор не видит. Хотя, должны же они, нынешние мутанты, где-то быть, а? Как ты думаешь? Где-нибудь они ещё водятся? Или уже вымерли все? Ну да, ну да… Теперь — «все равны»… Тому, кто первым сказал, что «все равны» потому, что «человек — это звучит гордо», следовало бы вогнать в сраку паяльник, а затем вставить вилку в розетку… Посмотрел бы я, как бы он тогда «зазвучал», гордо или нет?…
Вообще, бормотать чего-то там о гордости или достоинстве, — значит, вообще нихуя не понимать ни в себе самом, ни в других. Ибо человек — это существо объективно опущенное во всех смыслах и позах, и, в отличие от животных, субъективно способное к горестному осознанию своей безнадёжной опущенности. Но опущенный в кубе, опущенный со всех сторон и во все дыры не имеет никаких оснований предъявлять какие-то права на личную гордость, честь или достоинство. Это просто смешно! Скорее уж можно помыслить о достоинстве клопа, гниды, мандавошки, но уж никак не о достоинстве такой злосчастной и гнусной твари, как человек… Но — внимание! — медитируя на эту тему, следует постоянно иметь ввиду, что степень омерзения по отношению к другому человеку, кем бы он ни был, никогда не должна превышать степени отвращения к самому себе. Элементарная честность требует от нас выполнения этого условия…
Что такое «честность»? Честность это объективность, которой мы приносим в жертву свои личные эмоции и своё частное видение… А? Что — «ты сам»? Тебе это действительно интересно? Точно? Ну что ж, изволь… Лично я сейчас сформулировал бы нашу бедственную онтологию несколько иначе: родиться человеком — значит обрести потенциальную возможность стать взрослым, — но и то лишь затем, чтобы однажды отчётливо осознать, что тебе совершенно не стоило рождаться человеком… — Вот, это и есть почти всё, что можно сказать относительно нашего предназначения.
Весело, правда?… Ну естественно, жить с непрерывным осознанием проживания жизни, недостойной проживания, — совсем нелегко. И вообще, трудно жить двум кастам из трёх: тем, кто не знает о жизни вообще нихуя, — и тем, кто знает о ней слишком дохуя. Первые — ещё не ориентированы по жизни, тогда как другие — уже дезориентированы, со всей своей неумолимой неизбежностью. Зато промежуточной, срединной, самой многочисленной касте, — очень даже заебись! Они знают о жизни ровно столько, сколько необходимо для того, чтобы с лёгкостью перемещаться в трёхмерной реальности земного ада, не расшибая лба о бесчисленные преграды и не сходя при этом с ума. Это о них сказал Ницше: стол на трёх ножках устойчивее, чем на четырёх. И это правда.
Счастливые люди! Ведь только они, не ведая никаких сомнений, знают все ответы на все вопросы! Угол падения равен углу отражения, а лошадь кушает сено, а господь един в трёх лицах, а человек — это звучит гордо, а жизнь — прекрасна, а Большой Взрыв случился шестнадцать миллиардов лет назад… О, счастливчики! Едва ли понимая, что такое «жизнь», они, тем не менее, умеют жить… Нисколько не догадываясь о том, в какую страшную беду они попали, вочеловечившись, они идут к могиле бодрым шагом, смеясь и приплясывая. Можно не сомневаться в том, что они сумеют найти причины для радости даже в преисподней. Так что уж говорить об этом слое реальности, каким бы адским он ни являлся в действительности!
Да они здесь как рыба в воде! Если их подвесить за яйца, они и тогда найдут повод для оптимизма. Их большинство, и я за них очень рад. Скорблю, что сам я — другой… Впрочем, иногда и им приходится несладко. Даже и не подозревая о гадостности своего душевного устройства, они всегда корреспондируют свою агрессию на других, в которых они видят помеху и зло…
Недоумки! Паучки в баночке! Им невдомёк, что если бы каждый из них имел степень омерзения к самому себе сообразно той, которой он действительно заслуживает, — вот тогда-то и настало бы братство паучьего большинства и благоволение в человецех! Да, вот так…
Лёша, ты бы хоть поел чего-нибудь, а? Чтобы снова не забуреть. Вот — хотя бы пельмешки эти остывшие? Не хочешь? Это плохо. Я боюсь за тебя…
Когда я был помоложе, я всё мечтал: то-то было бы нехуёво найти и изловить Того Самого Ублюдка, который мне всё это устроил. Схватить эту Падлу и вбить Ему в темечко осиновый кол. Но довольно скоро до меня дошло, что… — слушай внимательно! здесь вся суть адвайты и даосизма! — …что Главный Ублюдок, Коего я столь страстно мечтал изловить и покарать, незримо сидит, как червь, во мне самом, и что «Я» и есть Тот Самый Ублюдок. Но отсюда со всей неизбежностью следует вывод, вполне чудовищный. Если выходит так, что мой праведный гнев, моя дикая ярость, мои страшные проклятия Небесам на самом-то деле инспирированы как раз Тем, к Кому они обращены, — то это значит, что Он ещё более гнусная и извращённая Тварь, чем это могло показаться на первый взгляд…
Хотя нет, Он даже и не «Тварь», поскольку Он не есть нечто сотворённое. Больше того, Он даже не является некоторой отдельностью, которую можно было бы обнаружить, дабы вбить в темечко осиновый кол… О, тщета! О, бессилие и беспомощность!.. Ведь получается так, что даже моё жгучее желание харкнуть Ему в харю (каковой, скорее всего, не имеется) исходит не от меня, а от Него Самого! И если я харкну, — я попаду не в Него, а в себя… Понимаешь, о чём я?
Ещё по чуть-чуть? Ну, давай! Мне — тридцать капель, больше не надо. Стоп! Хватит… Ты всё-таки закусывай, ладно? Нет, не занюхивай, а закусывай! Иначе опять охуеешь. Тебе это надо? Нет? Вот и мне это на хер не надо. Уж больно ты дурной, когда под балдой. Подцепи себе вот этих грибочков. Какие? Это чёрные грузди. Сам собирал, сам крошил, сам солил… Ну, будем!..
Знаешь, почему я по-трезвяни так приветлив с людьми, а по-пьяни так свиреп по отношению к Небесам? Я тебе объясню. Пусть ты и тот ещё недоумок, но хотя бы это, я полагаю, ты должен понять…
Видишь ли, моя жизнь всегда была трудна и преисполнена невыносимых страданий. И когда мне бывает совсем хуёво, я себе говорю: вот, этот Сучий Потрох в силу каких-то Своих соображений забросил меня в юдоль скорби и заставил страдать самому и сострадать, наблюдая страдания других. Ну, ладно, я готов, сжав зубы, страдать, пока хватит сил, — но лишь при условии, если мне будет внятно объяснено, кому и зачем это нужно. Если это действительно нужно, — то да, я готов пострадать, и даже без прижизненной или посмертной компенсации моего самопожертвования. Но прежде объясните мне цели и смысл моей командировки в земной ад! Расскажите мне на языке, доступном моему убогому пониманию: нахуя нужна моя страшная жертва? Почему она так необходима?
Но нет, ко мне никто не пришёл и ничего не объяснил. Если бы кто-то явился ко мне, — оттуда! — ну, хотя бы во сне, и хотя бы наврал что-нибудь… Честное слово, я заставил бы себя поверить в любую ложь, даже в самую бесстыдную, даже будучи вполне уверенным, что это — ложь… Но нет! Не тут-то было! В ответ на мои бесконечные и изнурительные вопрошания я не получаю ничего, кроме бесчеловечного и внятного Молчания. Никто мне не отвечает. Никто мне не предлагает ни правды, ни лжи. Меня используют, но ничего не объясняют. Меня имеют во все дыры и со всех сторон, и вместе с тем, — в качестве последнего запредельного унижения! — лишают возможности узнать, кто меня дрючит, за что и почему?
Любой «петух» на зоне — и тот имеет право знать, за что его «опустили» и заставили вылизывать парашу. Мы, разумные живые существа, способные испытывать страдание и визжать от боли, когда кто-то Невидимый вправляет в нас свой елдак, толстый и румяный, — лишены даже тех минимальных прав, которыми обладает любой тюремный вафлёр: знать, кто нам вставляет и за что? (Если это не последнее мыслимое унижение, то что это?) Но мне непонятны люди, которые безропотно и послушно, — а иногда и совершенно добровольно! — становятся раком, раздвигают ягодицы и вопиют: «Господи боже мой! Помилуй мя, грешного!» То есть, их жестоко ебут, — а они ещё и извиняются перед Тем, Кто их харит в извращённой форме…
Нет, мне, наверное, никогда этого не понять. Это какая-то крайняя степень мазохизма, недоступная моему разумению… Что ты говоришь? Страха божия ради? Да, наверное… Ведь им объяснили, что если раб божий не прогнется раком и заупрямится, он попадёт в ад. Но вот если он встанет на четыре точки и даст в жопу… а если потом ещё и отсосёт у Того, Кого он не видит, — то он непременно вознесётся от параши на авторитетную «пальму», то есть, короче говоря, попадёт в рай… Таковы голословные утверждения попов. Но почему я должен им верить? С какой стати? Кто они такие, вообще? Да такие же эфемерные мандавошки, как и я сам.
Попы всего лишь транслируют различные вздорные бредни, придуманные другими мандавошками, которых уже давным-давно скормили червям. Работа у них, у попов, такая. Это их нелёгкий хлеб. Служитель культа — тот же наркодилер, но легитимный, — торговец опиумом для народа. И, как любым другим шмалевым барыгам, им-то самим совершенно необязательно травиться ядовитой и мутной, до полнейшей беспонтовости разбодяженной хуй знает чем поебенью, которую они по воскресеньям впаривают тупорылым лохам, поспешающим ко всенощной или заутрене…
Почитай-ка исповедь аббата Мелье или, к примеру, письма протоирея Осипова, — и ты поймёшь, как люто попы способны ненавидеть токсичные ментальные наркотики, которыми сами же они и торгуют, оптом и в розницу…
Стучитесь — и вам откроют! «Стучите» — и вас «отмажут»! Ну-ну… Блажен, кто верует… Да… Но где это видано, чтобы «петухам» дозволялось оставить парашу и забраться на «пальму», или хотя бы вернуться на правильный шконарь? Кто-нибудь слышал о таком чуде? Лично я — нет. Ведь на нашей Зоне, как и на всякой другой, перемещение зека опущенного возможно только в одном направлении, — вниз, вниз, только вниз…
Что? Да-да, конечно, я читал Библию. Причём неоднократно и, в отличие от попов, очень сосредоточенно и внимательно. Я бесконечно ценю эту книгу! Особенно Ветхий Завет… Люблю её за циничную и запредельную откровенность. Люблю историю о праведном Лоте, который ужрался, как скот, и выеб обеих своих дочерей… Очень люблю Экклезиаста за его горькое понимание суеты сует и тщеты погони за ветром, а также за его сугубый нигилизм и кощунственное неверие в посмертное воздаяние: мы умрём и сгниём, как скоты, ибо — нет души, и нет бессмертия… Это ли не ересь! А ведь ересь-то эта — «боговдохновенная»!..
Я люблю праведного Иакова за его откровенную подлость и душевную низость, а любимца божия Иосифа — за откровенную ненасытную алчность, а военного преступника Иисуса Навина — за его неслыханную и откровенную кровожадность… Я вообще люблю откровенность откровенных и срамоту бесстыжих. Я люблю Псалтирь, и особенно те псалмы, где царь Давид сочится ядовитым гноем и пышет ненавистью к невинным деткам. Например, сто восьмой: Дети да будут сиротами, а жёны — вдовами. Да скитаются дети и нищенствуют, и да не найдётся милосердного к сиротам сим! Да облекутся они проклятием, как ризою, и да войдёт оно, как вода, в кишки и, как елей, в кости… Ну, и так далее… Нет-нет, я, конечно, нисколько не разделяю его пожеланий в отношении безгрешных детишек. (Да как же ты мог такое обо мне вообразить!) Однако мне опредёленно импонирует бесстыдная и саморазоблачительная откровенность старого душегуба, развратника и садиста, рядом с которым Чекатило показался бы нам невинной овечкой…
Не скрою, я действительно люблю циников, когда они вполне честны. Ведь обычно мерзавцы всячески прячут от посторонних глаз смрадное гноище своей чёрной души. Но этот гадкий библейский растлитель и педофил, открыто спавший с двумя голыми отроковицами одёсную и ошуйцу, совершенно не стеснялся вывернуться наизнанку всею запредельною мерзостию своего гнусного естества. И это возмутительное бесстыдство Псалмопевца определённо вызывает во мне чувство глубокого уважения… Кстати, святой Иосиф Волоцкий обожал сто восьмой псалом. И я его хорошо понимаю… Потому что, действительно, наиболее полным выражением отсутствия гордыни, блаженной нищеты духа, духовного умаления и полнейшего смирения «пробитого» перед «Смотрящим» является крайний цинизм…
Что ещё я люблю в этой жуткой книге? Пророков! Да-да, конечно! Злобных, неистовых, шизоидных пророков, переводивших на человеческое наречие истинные вожделения своего Пахана: Идите и убивайте! Никого не щадите! Старика и юношу, девиц и младенцев бейте до смерти!.. А? Что ты спросил? Кто это? Это Иезекииль. Кстати сказать, не самый свирепый из библейских извергов. Исайя, Иеремия и Малахия намного круче, — я отвечаю!
Замахни пригоршню транквилизаторов, раскрой Библию и убедись в этом сам… Рекомендую начать с трогательной истории о пророке Елисее, отправившем на тот свет с полсотни маленьких детей только за то, что кто-то из них обозвал его лысым, — и вместо «вышки» получившим за столь великий духовный подвиг прописку в Священном Писании и в сердцах благодарных потомков…
Э-э, зря ты, Алёша, так вздыхаешь и морщишься… Пожалуйста, как-нибудь на досуге напяль на пятачок респиратор, натяни на лапки резиновые перчатки и всё-таки перечитай эту великую Книгу Книг, несмотря на свою смешную интеллигентскую брезгливость и омерзение. Поверь мне, это пойдёт тебе на пользу. Ведь эта чудовищная книга сообщает нам великую и страшную правду о том, что «Боженьке», — или кто Он там на самом деле? — воистину пó сердцу наиболее свирепые и жадные хищники среди нас. (Кстати, никогда не следует забывать, что человек — животное по преимуществу хищное.) И что Он ненавидит спокойных, добрых и кротких…
Так как ты ни холоден, ни горяч, — изблюю тебя из уст Моих!.. Понимаешь? Таких, как мы с тобой, то есть вполне безобидных и противоестественно травоядных особей, ни разу не убивавших, не грабивших и не насиловавших, Он ненавидит и презирает. И Он желает нам смерти. И даже не просто смерти, но — лютой смерти! И Он безусловно прав: мы с тобой, решительно неспособные на зверства во имя выживания рода, а следовательно, во имя биологической эволюции, — мы для Него совершенно бесполезны или даже вредны…
Однажды, Лёша, я смотрел по телевизору документальный фильм о поведении львов внутри своего прайда. Оказывается, когда вожак гарема стареет, молодой и сильный чужак вступает с ним в схватку и убивает его. Потом он душит и пожирает всех львят в семье, — прямо на глазах у их матерей! И лишь затем он насилует львиц и оставляет в их лоне своё семя… Страшно, правда? Так вот, с точки зрения «Боженьки» и эволюции этот молодой и свирепый самозванец совершенно прав! Показав свою силу в победе над своим предшественником, он тем самым заполучил больше прав на продолжение львиного рода, чем тот старый самец, которого он безжалостно загрыз. Потому что если бы он… и такие, как он, стали бы миндальничать со старыми слабаками и их выводками, то с течением времени львы, — как наиболее прекрасный и кровожадный вид кошек, — выродились бы и исчезли с лица Земли. Это совершенно очевидно.
Таковы правила игры в земной природе, таков механизм эволюции, и Библия, обращаясь к человеку, как к хищной твари, напоминает нам примерно о том же, что мы можем воочию наблюдать в поведении львов: Итак, убейте всех детей мужеского пола, и всех женщин, познавших мужа на мужеском ложе, убейте, а всех детей женского пола, которые не познали мужеского ложа, оставьте в живых для себя. — Это «Числа», четвертая книга моисеева, глава тридцать первая. Очень похоже на нравы в львином прайде, не так ли? Но ведь, воистину, такова природа вещей! И такова правда об эволюции… Чем ты свирепей и кровожаднее, — тем больше у тебя прав на человеческую самку и продолжение рода. (Вот почему у меня, травоядного мутанта, нет и никогда не будет своих детей.)
Нет сомнений в том, что наши далёкие предки завоёвывали право иметь потомство тягчайшими преступлениями против человечности. Благодаря их рукам, обагрённым кровью невинных жертв, и мы с тобой существуем, и сидим сейчас за этим столом, и хлещем вот эту атомную шмурдиловку, и закусываем её, заразу такую, вот этими холодными пельменями…
Да что я говорю! Ведь даже сперматозоиды, едва проникнув в матку, тут же начинают массово истреблять друг друга в присутствии яйцеклетки, невозмутимо ожидающей своего победителя из числа двух-трёх сотен миллионов свирепых бойцов, устроивших в сырых потёмках человеческой пизды дикое братоубийственное мочилово… Потому что наисвирепейший — это и есть достойнейший… Ну, теперь-то ты понимаешь, почему Библия — это великая и честная книга? И почему она всегда у меня под рукой?..
Что ты говоришь? С хуя ли я отказываюсь иметь детей?.. Ты так и не въхал?.. Видишь ли, Алёша, дело в том, что я настолько глубокий дегенерат, что просто органически не способен на сделки со своей совестью ни при каких обстоятельствах. И проблема здесь не в чистоплюйстве (которого нет!), а в том, что в мои развёрнутые набок мозги встроен некий неудалимый блокиратор, который не позволит мне решиться на откровенную жестокость или явную подлость и низость даже в том случае, если сложившееся положение будет угрожать жизни моих детей.
Представь себе какую-либо критическую ситуацию: приключилась война или революция, или стихийное бедствие, или социальная катастрофа… Мои дети умирают от голода и холода, и для того, чтобы спасти их жизни, я должен кого-нибудь убить и ограбить. Как поступил бы в этом случае нормальный отец?.. Вот-вот! Правильно! Ради спасения своих чад, он, повздыхав и поохав, пойдёт грабить и убивать. И он будет совершенно прав. (Плюнь в рожу любому ханже, который посмеет оспорить эту очевидность!) Тогда как я в аналогичной ситуации буду беспомощно ходить из угла в угол, буду выть и стонать, наблюдая за тем, как в страшных корчах умирают мои дети, и… И всё-таки не решусь сделать то, на что меня станет толкать родительский инстинкт, — но чего мне категорически не позволит совершить моя недостаточно пластичная совесть…
В итоге моя семья в полном составе вымрет от голода и холода… А теперь скажи мне, пожалуйста, разве такой мутант, как я, имеет право заводить детей? Конечно, нет!.. Не говоря уж о том, что затаскивать человеческих детёнышей в ту самую адскую область вселенной, которую я сам же и проклинаю, — занятие более чем неблаговидное…
Что-то я, Лёша, совсем разболтался и поплыл. Ты уж, пожалуйста, прости меня, старого забубенного мудака! М-да… Зато похмелье явно переместилось куда-то на задний план, — то ли как рукой сняло, то ли как ветром сдуло… Что ж, и то хорошо, и на том спасибо… А ты как, сам-то? А? Чего пригорюнился? А ну-ка, посмотри мне в глаза… Ах ты, боже мой! Я узрел смертную тоску и неизбывную печаль в твоих умных, добрых и близоруких глазах…
Не грусти, Лёха! Уныние — тяжкий грех! Есть такая непереводимая абсурдная идиома, и вместе с тем народная мудрость: Не бери в голову — бери в хуй! Вот ведь как странно… Истолковать невозможно, хотя всё понятно. О великий и могучий! Только ты способен невнятными словами приволочь за шиворот к пониманию… Давай-ка, Алёша, мы с тобой вмажем, что ли… А то хули нам, потому что!..
Ух, бля-я! У-па-ло… Да? Ну и заебись! Ха-ха!.. Эх ты, Алёшенька! Хороший ты парень, как я погляжу… Алексий — человек божий… Невинное создание! Чистая душа! Когда-то и я таким же был… славным. Пока жизнь не выебла во все природные отверстия…
С чего всё началось? Тебе это правда интересно? Точно? Ты хочешь понять и разобраться? Ну, не знаю, не знаю… Зачем тебе это? Ты ведь со временем и сам всё поймёшь… Вот доживёшь до седых мудей, — непременно почувствуешь чужой хуй в собственной попе. Если ты протянешь до сорока двух… или хотя бы до тридцати семи, — обязательно поймёшь, что это такое и почему это неизбежно. Жизнь — она ведь такая, блядь, зараза… с годами отымеет любого, и всяко, — и так, и эдак, — как бы крут он ни был…
Посмотри-ка на детей за окном, — до чего ж они прекрасны и жизнерадостны! А теперь переведи взгляд во-он на тех двух стариков, которые на лавочке, — как они беспомощны и отвратны, слабы и жалки! Детям ещё не понять, что жизнь может стать поводом для тоски и отчаяния. А старикам уже не понять, где же в этой ёбаной жизни причина и повод для радости и смеха? Но ведь, если задуматься, эти старики когда-то были такими же славными детьми, а эти дети когда-нибудь станут такими же уродскими стариками, — тупыми, отвратными и глубоко несчастными… Следовательно, ребёнок неспособен познать своего будущего, а старик не в силах понять собственного прошлого… Я видал пожилых людей, при взгляде на которых сердце обливается кровью, а в горле застревает сдавленный стон и проклятия небесам…
А ещё я помню, — мне было тогда лет четырнадцать, — исподнее одной древней старухи: рваные застиранные панталоны, вывешенные сушиться за окном на ветхой веревочке. Это были многократно обоссанные и обосранные трусищи, мелко дрожавшие на сквозняке, — уродские подштанники с грубой заплатой на пизде, не единожды запятнанные ночными конфузами и познавшие вдоль и поперек, что такое недержание мочи и непроизвольная дефекация.
Помню, я долго глядел на них, задрав голову, и думал: вот он, наш универсальный общечеловеческий стяг, наша страшная орифламма! Я смотрел на этот адский штандарт, как заколдованный, не в силах отвести от него испуганных глаз, всем своим телом ощущая, как пробуждается и зреет животный ужас в смятенной подростковой душе… А потом я уронил голову на грудь и позорно расплакался, как девчонка… Так-то вот, нахуй…
Прости меня, Алёша! Я, конечно, снизошёл сейчас до абсолютно банальных вещей, но их очевидная банальность тем не менее неспособна преуменьшить их печальной достоверности… Что ж, ладно, так и быть! Я расскажу тебе кое-что. Мне это нетрудно. Только вот что, Лёша, будь так любезен, не наебнись, пожалуйста, со стула, как в прошлый раз, и… и не вырубайся, как вчера, мордой в салат, ладно?..
Когда мне было пятнадцать лет, в нашем квартале появилась одна горбатая девушка; на вид — моя ровесница. Вообще-то обычно она пряталась от людей дома, но иногда мать отправляла её в продуктовый магазин. И тогда для неё начинался ад… Изредка я встречал её на улице, — с сеткой в руке, из которой торчал батон или пакет с молоком. Нелепо переваливаясь с боку набок, она ковыляла домой, мучительно прихрамывая на кривых вывернутых ногах. Как правило, за ней шествовала свита из нескольких дворовых мальчишек. То и дело забегая вперед, они корчили ей рожи и во всю глотку орали: Баба Яга — в тылу врага!.. Ба-ба Я-га — в ты-лу вра-га!..
Опустив голову, несчастная девочка ускоряла шаг, насколько ей было это по силам, и старалась как можно скорее укрыться от детской жестокости за спасительной дверью своего подъезда… Вероятно, потом она долго плакала и давала себе клятву никогда больше не выходить из дома. (Думаю, ты способен вообразить адские страдания пятнадцатилетней девушки, публично истязаемой подростками противоположного пола только за то, что она — калека.)
И вот однажды случилось так, что я столкнулся с ней на тротуаре лицом к лицу. Она ковыляла из магазина, как всегда, со своей безобразной продуктовой сеткой, спазматически зажатой в красивой бледной руке. Увязавшиеся за ней дворовые пацаны, как обычно, изощрялись в издевательствах и оскорблениях. И тут она остановилась, чтобы уступить мне дорогу, и подняла на меня глаза. Я взглянул на неё — и обомлел. Никогда больше, ни до, ни после, я не видал таких прекрасных человеческих глаз! Широко распахнутых, дивных, волшебных женских глаз, поражённых чудовищной душевной болью и смертельно отравленных запредельным отчаянием. Из них буквально рвалась наружу вся адова мука и бесшумное пожарище её истерзанной девической души…
Время для меня остановилось. Девочка смотрела куда-то сквозь меня, явно меня не замечая, а я, объятый небывалым волнением, всё никак не мог отвести взгляда от двух одинаковых горьких слезинок, опасно дрожавших по краям невообразимо прекрасных аквамариновых глаз. Наконец одна из этих слезинок сорвалась, перекатилась через нижнее веко и неспеша потекла по щеке, — так что время и окружающий мир вновь пришли для меня в движение…
Я сделал несколько шагов вперёд и тем самым разминулся с прекрасной горбуньей. Я почувствовал, что в висках у меня застучало, и что ладони мои сами собой, до хруста в суставах, туго сжимаются в кулаки. Я остановился на месте, медленно обернулся и кое-как сфокусировал помутившийся взгляд своих красных зарёванных глаз на гнусных гиенах из её свиты, на её бесчеловечных мучителях… Моя ярость была безгранична! Как же мне хотелось рвануться вперед, догнать этих ёбаных выродков и вырвать их смрадные глотки голыми руками!.. Однако почему-то я этого не сделал…
Потом я долго не мог понять, ну почему, почему я не надавал пиздюлей этим ублюдкам? Почему не расквасил пару сопливых носов, не выбил нескольких желтых зубов? Ведь я был старше и сильнее их. Я нисколько не сомневался в силе своих кулаков и в постыдной трусости этих засранцев. И всё-таки я этого не сделал. Я ничем и никак не заступился за чистый родник девственной души, безжалостно осквернённый этой грязной дворовой сранью. Я был растерян и ничего в себе не понимал. Я бессмысленно бродил по улицам и всё бормотал про себя: что-то не так… что-то со мной не так… что-то во мне не так… и во всём этом ёбаном мире, — что-то, блядь, не так, совсем не так…
А потом, спустя год или полтора, она умерла. Умерла без всякой на то органической причины или какого бы то ни было медицинского повода. Просто умерла, и всё. Калека с волшебными глазами скрылась из нашего гнусного земного ада, населённого различными бесхвостыми дьяволами и беспричинно жестокими бесами… Просто умерла, и всё тут. Умерла униженной и неотмщённой…
Неподалеку от дома, в котором я тогда жил, за дощатым забором процветала и благоухала обширная помойка. Время от времени я укрывался там от родительских и соседских глаз, — выкурить сигарету, выпить стакан портвейна, подрочить хуй, подумать о жизни и смерти… И вот как-то раз, направляясь в своё загаженное убежище, я вдруг услышал крики и смех, — это местные пацаны вздумали порезвиться на моей любимой помойке. Это были те самые мальчишки, которые сжили со свету и заставили умереть горбатую девочку.
Я подошёл поближе и заметил, что причиной их радостного возбуждения явился некий бесформенный громоздкий предмет из пластмассы телесного цвета. Предмет имел по краям грязные капроновые лямки. И вот, пацаны волочили за лямки эту штуку по грязи, энергично пинали ногами и жизнерадостно скакали на его округлой вершине. Когда я наконец опознал назначение и принадлежность этого загадочного предмета, я ощутимо вздрогнул и замер на месте, как вкопанный. Это был корректирующий корсет для горбатых, — страшная и уродливая плацента, из которой выскользнула в небытие девушка с прекрасными глазами, которую я так и не смог защитить…
Почти вслепую, как сомнамбула, я вернулся домой, рухнул на кровать и с головой забрался под одеяло. Меня тряс, ёб и лихорадил душевный трепет небывалой силы и глубины. Я чувствовал, что во мне зреет и наливается некое Понимание. Понимание, которого я ждал так мучительно долго, и которое вот-вот вырвется наружу, как гной из лопнувшего нарыва… И в конце концов это наконец произошло! Нарыв лопнул, вязкий вонючий гной вытек и затопил собой все пустоты и полости моей мутной близорукой души…
Я понял, почему мальчишки умучили её до смерти и почему я так и не посмел за неё заступиться. — Она была другой. С биологической точки зрения она не имела права жить, претендовать на мужское семя и иметь потомство. Не чья-то бессмысленная злоба, но сам эгрегор человеческого племени совершенно сознательно и хладнокровно приговорил эту прекрасную уродку к смерти, а юные жизнерадостные садисты явились всего лишь бессознательными орудиями его воли. Она должна была умереть, — и она умерла…
Но ведь тогда получалось так, что безмозглые дворовые выебки объективно были правы, истязая её и психологически выталкивая её из жизни! И что сам я, напротив, был глубоко неправ в своем стремлении помешать им делать то, что было совершенно необходимо и полностью соответствовало природе вещей. С точки зрения дальнейшего благополучия нашего вида приматов моё сочувствие и сострадание к ней были совершенно неуместны и даже опасны…
Потом мне очень кстати припомнился один случай из детства. Как-то раз мой двоюродный брат принес домой воронёнка, выпавшего из гнезда. От птенца чем-то воняло, и мой кузен щедро окропил его мамашиными духами, чтобы перебить скверный естественный запах. Когда родители вернулись с работы, они заставили его забраться на дерево и вернуть воронёнка в гнездо. Он так и поступил. Он залез на дерево и вернул птицу на место. И вот, не успел он ещё спуститься вниз и спрыгнуть на землю, как на это дерево слетелась откуда-то туча ворон, — огромная стая ворон! Они противно каркали и в нешуточном волнении беспрестанно перелетали с ветки на ветку.
Потом они сбросили надушенного французскими духами воронёнка на землю и в одно мгновение растерзали его в клочья… Понимаешь? Они убили его только за то, что от него исходил незнакомый запах! Чужой запах явился сигналом смертельной опасности для будущего благополучия всего вороньего племени. Они увидели в этом птенце чрезвычайно опасного урода, которого, пока не стало слишком поздно, им следовало истребить как можно скорее! Он был другим — и поэтому должен был умереть…
И вот тогда-то до меня наконец дошло, что моё сострадание и жалость к старикам, больным и калекам фактически являются признаками некоей отрицательной мутации, исключительно опасной для дальнейшего процветания гигантского стада нормальных и здоровых безволосых обезьян. Я понял, что и я — другой… the alien, урод, мутант, выродок… и что я должен или умереть, или измениться. Я был поставлен перед выбором, который следовало сделать как можно скорее. Но дело было в том, что я уже не мог измениться, — это было слишком поздно! Но ведь и расстаться с жизнью в свои пятнадцать-шестнадцать лет я ещё не был готов. Итак, что же было делать?..
И тогда я мысленно заключил с коллективным бессознательным нашего племени некую компромиссную конвенцию: я, мутант, останусь самим собой, но для того, чтобы не быть, как надушенная ворона, растерзанным в клочья (чего я, откровенно говоря, действительно заслуживаю), я отныне отказываюсь от прав на потомство, — ради того, чтобы не разбавлять своими дегенеративными генами здоровую часть человеческой популяции. И вот, как ты можешь видеть, я выжил! Бесчеловечный человеческий эгрегор равнодушно отвернулся от меня…
Я уцелел, но и слово своё сдержал: у меня, опасного мутанта, исполненного скорби и сострадания, своих детей нет и никогда не будет. В качестве некоторой неравноценной компенсации я, кажется, выторговал у «Боженьки» и установленного Им порядка вещей своё естественное право на жгучую ненависть и справедливые проклятия в Его адрес… Я имею право на проклятия Небесам не оттого, что мне так больно жить, а потому, что Тот, Кто мог бы, так и не удосужился снизойти до разъяснений, кому и зачем нужно, чтобы мне и другим было больно жить?.. — Человек, в любой момент рискующий впасть в кóму от боли и способный к истинному состраданию, не может не быть «богоборцем».
Заметь, Лёша: я не критикую — я проклинаю! Чувствуешь разницу?.. Я не критикую потому, что вполне допускаю, что наш земной ад устроен наилучшим образом из всех возможных. И я проклинаю потому, что это место, устроенное наилучшим образом, — это всё-таки ад, и я в нём живу. Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что мои проклятия в действительности не имеют Адресата и совершенно бессмысленны. Потому что Тот, Кто нас не слышит, Тот, Кто столь вызывающе равнодушен к нашей боли и нашим слезам, — время от времени проникает в мир именно через нас. И вместе с нами время от времени покидает его…
Так-то вот, Лёха… Эх, ладно! Давай-ка ещё по рюмашке!.. Нет, ты уж сам как-нибудь разлей, а то у меня сейчас… того самого… координация движений заставляет желать лучшего… Ну, поехали!..
Нет, Алёша, отстань! Не надо мне твоих рукопожатий! Я не нуждаюсь ни в твоём сочувствии, ни в твоей симпатии ко мне… Я ведь, Лёша, горький пьяница и жалкий неудачник, которого не любят женщины и избегают соседи, и права мои на этой земле — птичьи… Единственным человеком, который меня искренне любил, была Машенька, моя падчерица и твоя невеста. Но даже ей я умудрился внушить явный ressentiment и нескрываемое отвращение к собственной персоне… А впрочем, что я говорю! Я, конечно, неудачник, но кто — «удачник»? Покажите мне хотя бы одного!..
Ты заметил, Алёша, что матёрые победители, хозяева жизни и баловни судьбы, как правило, очень плохо кончают, умирая самой позорной и жалкой смертью… Наполеон, почти завоевавший полмира, кончил тем, что практически утонул в собственной блевотине и говнище, которое за ним буквально не успевали убирать. И ныне от Бонапарта не осталось никакого иного достоверного свидетельства его существования, кроме неправдоподобно малюсенькой пиписьки, во время вскрытия украденной прозектором на память и заспиртованной им в банке из-под маринованных артишоков. (Какова реликвия, а? Говорят, недавно эти нетленные мощи были проданы с молотка.) И это — удачник?..
Травоядный удачник Будда, по свидетельству самих же буддистов, погрузился в нирвану сразу же после того, как в восьмидесятилетнем возрасте откушал протухшей свинины и жидко обдристался. — Для убеждённого вегетарианца финал более чем парадоксальный, не так ли?..
Император Поднебесной Цинь Шихуан сдох в одиночестве, как бездомная собака, а его слуги не смели заглянуть за лакированную ширму до тех пор, пока из-под неё не повылезали трупные черви… Аналогичным образом околел и Сталин. Говорят, после апоплексического удара он три дня валялся, как падаль, на полу в своем кабинете, но никто из многочисленной челяди так и не осмелился без разрешения приоткрыть дверь и полюбопытствовать, жив ли «Хозяин»? Когда же его всё-таки нашли, он хрипел, как недорезанный боров, а из его штанины на драгоценный персидский ковер сочилась зловонная смесь жидкого кала и мочи…
И это — удачники?! Ну-ну… На мой взгляд, просветлённый алкоголем и жизненным опытом, настоящий удачник — не тот, кому поставят памятник на площади, а тот, кому повезёт умереть вовремя, легко и не больно… Желательно, во сне…
Вот, Лёша, твоя Машенька считает, что ты у неё стопроцентный удачник, принц на белом «Мерседесе»… Кстати, как ты думаешь, почему девушки вздыхают только о принце на белом коне, и никогда не грезят о слесаре на ржавом велосипеде? Они хоть немного отдают себе отчёт в том, что таким образом расписываются в самой низменной и подлой корысти?.. А?.. Чего это ты вдруг заёрзал и засопел? Обиделся за Машку? Ну и дурак…
Итак, ты удачник оттого, что астрофизик, и в твоих руках — бубен Верхнего Мира? Или ты удачник потому, что в пиджаке у тебя — выгодный контракт со Стэнфордским университетом, а в штанах — молодой хуй, который по ночам стоит, как кирзовый сапог? Хм… Ну-ну… Далеко пойдёшь… Смотри, не заблудись!
Ну вот, опять запыхтел… Вот болван! Запомни, Лёша, легко обидеть только дурака. А оскорбить умного — почти невозможно. Я надеялся, что ты у нас умный. Но оказалось, что ты дурак — холодные уши. Ну, ей-богу, натуральный долбоёб!.. А для того, чтобы расставить все точки над «ё», я сейчас скажу тебе следующее: то, что ты у нас спец по «чёрным дырам», для меня ровным счётом ничего не значит. Я знаю истинную цену научному кидалову. И цена эта невелика, всего три копейки, — что бы там не шуршали твои кураторы и грантодатели.
Специалистом по «чёрным дырам» может объявить себя любой проходимец, — по той простой причине, что «чёрные дыры», как известно, условно обнаружимы лишь апофатически. Следовательно, так называемые «чёрные дыры», не имея ни собственного излучения, ни своего онтологического статуса, реально необнаружимы никак, никем и никогда. Любой хитрожопый шарлатан и астролог… ну, какой-нибудь Глоба или Лонго… в действительности гораздо честнее перед почтеннейшей публикой, перед самим собой и своей достаточно виртуальной совестью, чем ты. Потому что эти пройдохи хотя бы точно знают, что они делают, зачем и почему. Они даже почти и не скрывают, что на самом деле им нужно настричь с легковерных баранов как можно больше золотого руна, — чтобы затем честно промотать его на шикарные тачки и дорогих блядей, на изысканный хавчик и тонкое бухло.
Ты же, напротив, обманываешь не только других, но и себя самого, если полагаешь, что твоя профессиональная деятельность служит каким-то более возвышенным целям… Подумай сам, что это за наука такая, — астрофизика, бля! — где круглое слово «планета» буквально переводится с древнегреческого как «плоская»? Ответь мне, пожалуйста, что это, блядь, за лженаука такая ёбаная, в которой латинское словечко «singularis» столь откровенно указывает тупым перстом на Чей-то там «промысел»? А?.. В которой понятие о «чёрных дырах», — кои на самом деле вовсе и не «чёрные», да и никакие и не «дыры» даже, — столь бесстыдно коррелирует с полумагическим представлением о некоей вселенской Пизде или какой-то космической Глотке? Да вы, аферюги, для начала хотя бы разберитесь со своей мутной терминологией!.. О, срамота и позорище! Поз-зорище и ср-рамота!..
Кто-то из вашей братии, — точно не помню, кто именно, но кажется, Иосиф Шкловский, — однажды с нескрываемым высокомерием заявил, что жрецы вашей касты, оказывается, обладают способностью понимать в мироустройстве то, что они уже не в состоянии вообразить… Вот блядство! Уссаться можно! Ей-богу, колдуны и шаманы куда как честнее, и оттого-то моего доверия к ним больше, — потому что в отличие от учёных прощелыг они всё ещё способны вообразить то, что уже не в силах понять…
А?.. Что ты говоришь? Тебе не совсем понятно преимущество богатого воображения? Но ведь оно лежит на поверхности! Воображение достовернее понимания хотя бы потому, что так называемое понимание наиболее фундаментальных и важных вещей, описанных в школьных учебниках, возможно только в рамках коллективных галлюцинаций, — которые всегда тупее и поверхностнее любого индивидуального и частного делирия…
А теперь слушай меня внимательно, ибо я сейчас скажу тебе тайну: основной признак вменяемого человека заключается в том, что он знает, что любые общедоступные описания мира созданы глубоко девиантными субъектами, — или исключительно лживыми, или безнадёжно невменяемыми…
Не знаю, известно ли тебе о том, что в исламе существует один превосходный шиитский орден: община исмаилитов. Её члены практикуют последовательную инициацию учеников в одиннадцать степеней посвящения. В степенях с первой по десятую адепты пристально изучают Коран, борются с грехами и умерщвляют плоть. Когда же послушник наконец постигает все уровни своего вероучения и достигает особой святости, его приобщают к одиннадцатой и последней степени посвящения. Обряд заключается в том, что его вводят в Святая Святых и запирают там надолго.
Святая Святых — это тёмный чулан, захламлённый собачьими костями, человеческими экскрементами и клочками бумаги, — страницами, выдранными из Корана. Угодив в столь непотребное и гнусное место, новичок переживает огромное душевное потрясение и ужасающий когнитивный диссонанс. Затем он или сходит с ума, или достигает просветления…
Фишка заключается в том, что сохранивший свой рассудок неофит наконец видит, чего стóят любые человеческие объяснения мира и нашего места в нем. А стóят они не больше, чем кусок собачьего дерьма…
Очень жаль, что в научной среде не существует таких же содержательных церемоний и ритуалов, как в этой уважаемой шиитской секте. И действительно, разве для истинного учёного не важнее было бы приблизиться к пониманию своего тотального Непонимания, нежели заполучить чёрную мантию и докторский диплом?
Вот, к примеру, у тебя есть и бутафорская мантия, и квадратная чеплашка с кисточкой, и какой-то там диплом. И твои учёные коллеги называют тебя специалистом в том, чего не существует в природе: специалистом по «чёрным дырам», то есть космическим объектам, достоверно необнаружимым никакими доступными средствами, но зато приносящим тебе вполне достоверные башли. Но эта курьёзная ситуация не вызывает в тебе ни малейших угрызений совести. Ты доволен своей жизнью и своей карьерой. И ты бы хотел, чтобы так было и впредь…
Вот таким манером, на понтах, ты и проживёшь свою эфемерную жизнь, так нихуя и не поняв ни в мире, ни в себе самом… А потом ты умрёшь. О тебе напишут проникновенный некролог, с должными почестями зароют в землю и вскоре благополучно забудут. Под землёй твое бренное тело постепенно протухнет и воссмердит, и его сожрут кладбищенские черви. А потом умрут и те, кто тебя закопал, оплакал и благополучно забыл. Их тоже закопают и скормят насекомым…
Пройдут века и тысячелетия, затем промелькнут, одна за другой, геологические эпохи и космологические эры, и в конце концов эта планета превратится в холодную космическую пыль, на миллиарды километров размазанную по пространству в одном из периферийных рукавов Млечного Пути… Так как в центре нашей спиралевидной галактики угнездилось нечто, что ты называешь гигантской «чёрной дырой» (нечто похожее на воронку или водоворот, который образуется на дне унитаза, когда спускают воду, чтобы смыть говно), — то поэтому тёмная безвидная пыль, которая останется от нас и нашей планеты, под воздействием гравитации рано или поздно вольётся и закрутится в общий звездоворот, и вместе с миллиардами ещё живых звёзд и планет обрушится и навсегда сгинет там, за что тебе сейчас платят бабло и чего ты не знаешь и не познаешь никогда…
Лёша, да что с тобой? Ты что, плачешь? Не надо, не надо, дорогой… Ничего себе — довёл до слёз астрофизика! Кому расскажи — не поверят!.. Ну прости меня… пожалуйста, прости! На вот, держи-ка салфетку. Утри слёзки и высморкайся… Или давай, Алёшенька, я тебе помогу… Вот та-ак, вот та-ак… Всё хорошо… Что ты, в самом деле, нельзя же так-то! Не забывай — ты должен быть в форме, тебе послезавтра в Америку лететь, в Стэнфорд… Ты у нас молодец!.. Да нет, правда. Я рад, что ты у нас есть… Ты на меня, пожалуйста, не сердись… Мало ли чего старый пенёк по пьяни не набормочет… Всё это хуйня… Ну, не плачь, всё заебись…
Хотя знаешь… Не помню, кто сказал… Кажется, Чоран… А может, я сам?.. Нет, точно, Чоран. Ну да… Он как-то сказал: «Если вы вдруг расплакались без всякой на то причины, — значит, вы всё поняли»… Всё поняли… поняли… Наконец-то поняли…
19 января 2005 года.
Об авторе
Антон Золотарев родился в 1970 году в г.Кирове (б.Вятка). По окончании университета (1993) покинул РФ и обосновался в Париже. Сотрудничал с рядом местных изданий («Macadam-journal», «Idiot International», «Basta!»…). Читал лекции по истории русского анархизма в Ecole independant de Culturologie. Являлся одним из соучредителей транснационального Движения Культурной Альтернативы — Mouvement d/Alternative Culturel, впоследствии разгромленного полицией нравов и ушедшего в глубокое подполье.
В 1995г. был вынужден перебраться во Французскую Полинезию (архипелаг Туамоту). Работал ловцом креветок, уборщиком пляжей, переводчиком у местных колдунов. В том же году был арестован по подозрению в шпионаже в пользу России (из-за неудавшейся попытки посетить о. Муруроа с его военным полигоном). Спустя полгода был выпущен на свободу за отсутствием состава преступления…
Окончательно вернувшись в РФ, сотрудничал с рядом периодических изданий; работал таксистом, охранником, грузчиком… С последнего места работы (сторож в интернате для престарелых) был изгнан за злоупотребление алкоголем. В настоящее время бросил пить и вернулся к нормальной жизни.
Автор трех книг: «Les BASTArdes qui disent: BASTA!» (в соавторстве с Jean-Michel Vilmont), Paris, 1995; «Палые аруса» (Исповедь мракобеса), с.и., 1997; «Les fraires russes du Maldauror», Paris, 1999.
